Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

Иоганн Готтгильф Штриттер родился в 1740 году в Идштейне (Нассау), учился в местной гимназии, ректором которой был его отец. Окончив ее, он изучал филологию и историю в нескольких университетах Германии и по протекции Иоганна Давида Михаэлиса и Шлёцера в 1766 году перебрался из Гёттингена в Петербург, где получил место проректора в академической гимназии[662]. В России Шлёцер и его сотрудник Семен Сергеевич Башилов сначала привлекли Штриттера к участию в издании Никоновской летописи XVI века; затем Шлёцер предоставил ему воплотить долго вынашивавшуюся им самим идею о сведении воедино известий византийских историков о русских и соседних с ними народах, помогая ему советами по ходу работы[663]. В результате, благодаря своим многолетним исследованиям, плодом которых стал четырехтомный корпус источников in 4º, в 1770-е годы Штриттер обрел собственный научный вес и в России, и за ее пределами[664]. То, что впоследствии – в XIX веке – стали причислять к главным недостаткам его издания: использование греческих текстов раннего Средневековья в латинских переложениях XVII и начала XVIII века, – не вызвало никаких нареканий у его наставника Шлёцера[665]. В русскоязычном издании, завершенном еще раньше, византийские источники просто переводились с латинского на русский язык[666]. В пользу того, что подобная практика нисколько не противоречила правилам исторического цеха того времени, свидетельствует прием, к которому прибегала и Екатерина в 1780-е годы, – использование современных ей списков древнерусских текстов с целью упростить себе работу. На научном счету Штриттера – обобщающий труд по истории славян в раннее Средневековье, написанный на основе выдержек из византийских источников. Его в 1771 году опубликовал Шлёцер в Allgemeine Nordische Geschichte[667], восхвалив «полноту и исчерпывающий охват истории» как «главные достоинства трудов Штриттера»[668].

Миллер также с самого начала высоко оценивал «византийский труд» Штриттера[669] и даже выставил назначение последнего своим ассистентом одним из условий своего положительного решения, когда в 1779 году Екатерина предприняла шаги к приобретению миллеровской коллекции рукописей и его библиотеки для Архива Коллегии иностранных дел. Переехав в Москву, Миллер нашел себе здесь превосходных русских сотрудников, среди них – Николая Николаевича Бантыш-Каменского, который в 1761 году перевел на русский язык первый том Истории Российской империи в царствование Петра Великого Вольтера[670]. И тем не менее именно Штриттера Миллер счел самым подходящим преемником в должности руководителя Архива Коллегии иностранных дел, способным, кроме того, еще и утвердить за Москвой первенство в изучении русской истории.

В октябре 1779 года желание Миллера было выполнено, и Штриттер в ранге коллежского асессора был назначен ассистентом императорского историографа и императорским архивариусом. Одновременно с переездом в Москву Петербургская академия удостоила его должности адъюнкта. На новом месте службы Штриттер поначалу занимался библиографическим описанием книг Миллера и рукописей, относящихся к истории России и сопредельных государств. Затем историограф возложил на него сочинение одного из разделов порученной ему самому и все более нетерпеливо требуемой истории Петербургской академии[671]. Каких-либо документов, относящихся ко времени до осени 1783 года и свидетельствующих о том, что Миллер привлекал своего ассистента к подготовке материалов для исторических трудов Екатерины или же Комиссия о народных училищах поручала ему составление учебника по истории России, до сих пор не обнаружено.

Таким образом, все говорит в пользу того, что безымянным «профессором истории из Академии», на участие которого в составлении учебных пособий рассчитывала Екатерина в письме Гримму в ноябре 1782 года, был сам Миллер. В самом деле, с той осени она стала использовать его в своих интересах активнее, чем прежде. А Миллер, столкнувшись в последний год своей жизни с совершенно новыми задачами, действовал не столько как самостоятельный историограф, сколько ограничивал себя набросками, касавшимися разбора и отбора документов. Главным же образом он организовывал подготовку источников для Екатерины и ускорял движение задуманных вперед на годы издательских проектов, которые приходилось форсировать в новых культурно-политических условиях. С конца 1770-х годов Миллер совместно с Бантыш-Каменским подготавливал в Архиве Коллегии иностранных дел указатели, хронологические каталоги грамот и коллекции документов по истории дипломатических отношений Московского государства с Австрией, Бранденбург-Пруссией, Польшей и Данией, дополненные впоследствии свидетельствами о связях с другими державами вплоть до начала следующего столетия младшим из коллег. Поначалу и реестры, и коллекции предназначались для государыни и служебного пользования, поэтому и опубликованы они были лишь в XIX веке[672].

Однако главные надежды Екатерина возлагала на сотрудничество Миллера в издании татищевской Истории Российской, порученном ее секретарю Адаму Васильевичу Олсуфьеву. Прибегнув к помощи Палласа, она сумела заставить уже довольно пожилого императорского историографа взяться за последнюю и самую ответственную корректуру оставшихся томов. Осознавая в полной мере этот свой долг, Миллер в последние месяцы своей жизни тесно сотрудничал с Олсуфьевым, однако в своей переписке они должны были учитывать, что они – один в Петербурге, другой в Москве – располагали двумя рукописями, имевшими серьезные разночтения[673]. Заботясь о своей репутации, в начале января 1783 года Миллер счел необходимым оправдаться перед императрицей в связи с серьезной задержкой, возникшей после публикации третьего тома Истории в 1774 году. В частности, он обвинял Николая Ивановича Новикова – арендатора университетской типографии, которому в прежние годы оказывал помощь в публикации исторических документов, – в том, что тот вздул цены на типографскую работу, по сравнению с 1779 годом, «в ущерб наукам». Он не видел «лучшего способа» для «устранения новиковской монополии и благоприятствования выпуску добрых книг», кроме как учреждения им, Миллером, с высочайшего императорского соизволения собственной типографии «под патронажем Архива» и привлечения владельцев других типографий – например, Фридриха Мейера или Бернгарда Теодора Брейткопфа, или их обоих, «in Compagnie»[674]. Бесспорно, такие аргументы свидетельствуют о добросовестности Миллера, однако вполне обоснованными назвать их трудно. Не боявшемуся идти на риск Новикову-издателю приходилось при расчете цен учитывать возникавшие нередко убытки. Во всяком случае, у него были все основания счесть издательские затраты на выпуск многотомной татищевской Истории, в основу которой был положен широкий пласт источников, довольно высокими при том, что рассчитывать на хороший спрос на нее в России не приходилось, а само издание, осуществлявшееся безо всякого государственного пособия, должно было еще и принести прибыль[675]. В результате Кабинет императрицы взял на себя издержки на выпуск тиража в 1200 экземпляров. Однако и после 15 января 1783 года, когда указом императрицы были разрешены вольные типографии, собственного печатного станка в Московском архиве тем не менее заведено не было. Четвертый том Истории Российской Татищева вышел в 1784 году, но не в типографии Московского университета, а в издательстве Петербургской академии[676].

Личное содействие Екатерины изданию Истории Татищева само по себе является достаточным подтверждением тому, что значение этого труда было для нее очевидно. Действительно, необъятное исследование Татищева задолго до своего выхода в свет оказывало воздействие на историографию. Так, после смерти великого ученого в 1750 году его рукописью, хранившейся в Академии в Петербурге, пользовались Миллер и Ломоносов, знавшие Татищева лично, позднее – Шлёцер и Щербатов[677]. Уже в 1760 году Бюшинг попросил Миллера «раздобыть для него перевод российской истории господина Татищева для немецких читателей»[678]. Во время второго приезда в Россию в 1767 году Шлёцер рекомендовал незамедлительно выпустить книгу Татищева, предложив себя в качестве издателя и заявив о своей готовности «пожертвовать российскому патриотизму» «собственную честь»: «Татищев – русский, он отец русской истории, и пусть весь мир знает о том, что русский, а не немец сломал лед в изучении русской истории». Однако в ответ на его предложение Иоганн Каспар Тауберт, распоряжавшийся в качестве советника академической канцелярии наследием историка, назначил редактором Миллера, представив намерения Шлёцера в превратном свете[679].